Я все терпел, а потом, когда год и два хлеба не уродилось, и я пал духом: что, де, сам плох - и не даст Бог. Как овца в огонь сама вбежит, так никто ей не поможет. Так и нам! За ужином, накануне Успенья Божией Матери, в таком разговоре - кто завез да и привез - я оставил помышление Божие. Если природа не вознаграждает по своему неблагодатному климату труд человека, то видно, и у Бога невозможного не упросишь... И при таких словах схватил со стола нож и направил его концом под правый бок. И мысль в миг в тот момент очутилась, что лучше тебе расчесться поскорее таким образом, нежели слышать от отца такой укор. К такому случаю, жена брата сидела как раз возле меня и наблюдала за моими действиями. Быстро оттолкнула мою руку в сторону, и нож скользнул вдоль тела. Вот до чего, - до отчаянности доводит человека переселение!
Теперь возвращусь к неоконченной моей речи о Вознесенской шестидневной нашей стоянке там. Когда прибыли в село Вознесенское, то прежде заявились к прислуживающему там чиновнику Дегтереву, что, де, вот нас к вам прислал господин Станкевич, вот и письмо от них. Он радушно нас принял и позволил нам вне села, почти под открытым небом расположиться, пока не найдет участков.
Была у нас одна старуха лет 70. Ее все звали Малаша Рябкина. Она и не чисто выговаривала, но все-таки на родине жила хорошо, даже содержала наемных годовых работников. И должно проснулась она как-нибудь ночью и увидела месяц, который ей показался совсем другим месяцем, а не какой видела на родине: будто он ниже ходит, чуть-чуть за землю не задевает и тут же, не пройдя больше трех сажень, закатывается. И вот она на утро встала и говорит: «бабыньки, ведь я нынче ночью увидела, что в Сибири и месяц-то другой, а не наш российский. Наш-то повыше ходит и закатывается в это время за барским двором. А этот как встал, так тут же и опять ушел под землю. И как же мы тут будем жить...» И долго не думая, заткнула сарафан к поясу и пошла обратно по дороге к Омску. Сын ее, видя, что мать его не в силах будет пешком дойти до родины, давай нанимать подводу, да и в след за ней в погоню. Нагнал ее уже верст за десять и тут она не сразу села к нему на телегу, а начала опять говорить: «Андрюшка, куда ты меня завез?.. Тут и месяц-то другой!.. И тут только и жить-то острожникам!..» Сын только с помощью других взвалил ее насильно в телегу и привез назад. Она прожила с год, а потом продала последнюю холстину и уехала на родину. Теперь, как слышно питается Христовым именем, а по праздникам стоит на последних рядах в церковной трапезной наряду с прочими, а сын тут бьется, как рыба об лед: не вманить, не выманить у такой привольной земли! Да еще в готовых-то, выстроенных заграничными плотниками домах!
Мы облюбовали участки Лягунак, ныне Казаткульской волости, Каинского округа Томской губернии, и прибыли на него при закате солнца 4-го июля 1895 года. Расположились бивуаком под открытым небом и так тесно сгрудились друг к другу, что еле-еле пройти, боясь, чтобы ночью сибиряки не порезали. На утро вся наша партия принялась строить шалаши и тут-то закипела работа: кто куст несет, кто на лошади везет, а кто травы на крышу косит. Кто постарше - отправились в Татарки и в Котороткан, отстоящие на 10 и 8 верст, закупить сибирских шанег (т.е. лепешек): кто - пуд, кто захватил лишь фунт.
Наши, на первых порах, сибирским хлебом долго не наедались: расхватят, бывало, в момент, а к ужину надо опять в деревню печь-то и негде. Замесить квашню и поедет с ней опять в деревню печь, а там, смотришь, печи заняты то своими хлебами, то сосед пораньше снял. И что же остается? А квашня перекисла, за дорогу взболталась и вся вон вытекла: в печь-то почти ничего и не остается, пуд пшеничной муки пропал... Хотя в то время она была 25-30 коп. пуд, да и их-то у многих не было. А семья, как муравьи, один за другим оставили шалашики и давно ждут хлеба поесть. И не знают, что тесто дорогой от жары под колеса сползло. Хозяин насилу добьется фунта 2-3 шаньгов и привез для лишь перевода духа. Спросят его: «что, де, долго? Мы заморились». А он в ответ: «завтра сами поезжайте, да дорогой-то сами сядьте на квашню, а я больше не поеду».
Если кому и удается испечь пшеничное тесто, то уже попадает оно в рот как кисель аржаной и кислый до того, что того и гляди глаза на лоб выкатятся.
Так наша партия билась месяца полтора, пока некоторые артели не воткнули кой-какие избушки. И вот как только послышится в деревне колокольчик волостных или какого фельдшера, то бросаемся со всех сторон доехать к тому месту, где он остановится: что, де, не привез-ли нам какой милости?.. А он-то только спросит: все-ли здоровы, оспу прививали-ли детям? - и опять отправится восвояси, а наш народ с поникшими головами возвращается обратно домой, не получив ничего из того, для чего, спотыкаясь, бежали во всю мочь и кричали: «кум, бросай скорей топор-то! Иди, - первым запишут!..» - А первым, как говорят, либо сена клок, либо вилы в бок, - а оно так и вышло.
Наконец, пришло 1-е число ноября месяца 1895 года. Приехал к нам помощник волостного старшины и начал выдавать пособие на домообзаводство по 62 руб. на каждый дом, и наши мужички тут дрожащими руками получили такую милость и благодарили все начальство за то, что, де, не забыли нас, бедных, на чужой стороне. Иной такой кучки и от роду не видал. И с такой радости, и с голоду, не знали даже, чего на них скоротить: кто сахару накупил, кто - коровенку.
А тут главная беда: лык не было, - лаптей сплести не из чего, и пришлось покупать на зиму пимов и чирков, то есть бродней [9], глядишь, на среднее семейство на одну обувь вылетело рублей тридцать. А через месяц, смотришь, у того развалились, а другой ходит на голых пятках, а купить-то уже не на что. И многие в такие 40-градусные морозы принуждены были обуваться в старые воржонки, но и тех-то лишних не было.
А тут дрова все вышли, сена нет: вчера возик привез, а лошадь и корова за сутки все съели и сами, по-видимому, нисколько не пополнели: как лещи сухие. Я другого старика спрошу: «почему, бывало, в России дашь на ночь лошади и корове по маленькой охапке сенца - и то остается; да и бока вздерет. Тут же вдвоем съели почти воз, а сами не пополнели, да и еще гогочут?» А мне скажут: ведь сибирское-то сено лучше российского вдвое. - «А если оно едовее, то почему же его так много съедается и скотина с него не поправляется и не пьет? А я жевал траву-то и сено-то: сибирские травы не сочные и не сладкие, а потому и не сытые». А отчего они не сытые - я так думаю: что с наступлением весны, когда должна напитаться снеговой водой и принять в себя влияние солнечных лучей, от которых земная почва от разных коренистых веществ, как тесто в квашне, делается сладковатою, и в момент этого времени зародившееся растение быстро пропитывается своими нервами сладковатым раствором. А тут и майские дожди и припарки.
В Сибири же этого никогда не бывает: как только снег стает, то май месяц является самым гибельным: потянутся с Ледовитого океана облака, как осенью, и из них нет ни дождя, ни солнечных лучей, и не делает такого испарительного раствора. А за ним июнь месяц с жаркими сухими днями: растение лишено, как младенец без грудей, питательного ему продукта и стоит друг от друга редко, сухое и жидкое как кострига [10]. Вот, по-моему, и сибирское сено, да и хлеба также, поэтому и малосильны против средних губерний России, что всю весну не бросаешь шубы. Мои товарищи по моему замечанию и тут мне не верят и скажут, что в России везде все равно то же, и мне досадно слышать, как непонятные люди часто в свое оправдание сравнивают наровне кулагу с медом.
И опять им в пример скажу: «что же у нас земля-то, что в подполье или на потолке насыпана, ничего не родит - хотя бы горькой полыни - и той нет?» А они на это лишь скажут: «А Бог ее знает, от чего она родит»... А я опять им скажу: ныне не только Бог, а и добрые ученые люди знают, от чего в подполье не родится: потому что без солнечных лучей земля считается мертвой и без действия южных ветров и дождей она никогда ничего не может родить. Они же опять скажут: «Бог даст, - и на камышке зародится.
А вот почему в Сибири-то и холодно, и дождей мало и лето коротко, - так кто тут раньше то жил? - одни челдоны желторотые [11] да ссыльные... За что же Бог и будет давать-то?... А вот как Россия наедет, так все и переменится»... Я им больше ничего не стану говорить, скажу лишь, что у человека не возможно, а у Бога все возможно, только веруйте по вере: святые горы передвигали; так один сдвинул древний город Капернаум в Генисаретское озеро за возвышение себя самонадеянностью до неба.
Вот мы перебились кое-как пособием первую зиму, которая была у нас за великий праздник: день и ночь картам спокою не давали, а по ночам каждый вечер с гармониями от конца и до конца деревни хороводы водились. И уже получили мы по 62 рубля, а на Бурковом участке, 8 верст от нас, говорят, по 150 рублей получили да еще на третье подали по 100 рублей. И вот наша молодежь и веселилась по всей ноге, а старики на печи протерли о кирпичи все плечи у последних рубашонок и не думали о будущей весне и посеве, - так и думали, что семена ко дню посева будут готовы либо из Омска, а то прикажут богатому старожилу отворить амбары.
Русское богатство. 1899. № 3. 2 отд. С. 1-14.
________________________________________
