Жестокая расправа Николая I над пятью декабристами и оглашение приговора Верховного уголовного суда 120-ти другим его участникам потрясла всю Россию. Со времен Екатерины II, когда казнили Мировича и Пугачева, в России фактически не было ни одной публичной смертной казни, и уже одно это делало казнь декабристов (к тому же осужденных на смерть за одно только «намерение на цареубийство») событием исключительным, из ряда вон выходящим.
Осознавая это, Николай I, опасавшийся взрыва общественного возмущения, приложил немало сил, чтобы расправа над осужденными прошла незамеченной широкой публикой. Время и место казни, а также приготовления к ней были строго засекречены, ее исполнители тщательно отобраны и круг их предельно ограничен. Ритуал казни до мельчайших подробностей был разработан самим императором, а ее осуществление было поручено «самым надежным» людям: петербургскому генерал-губернатору Голенищеву-Кутузову, военному министру Чернышеву и шефу жандармов Бенкендорфу. Чтобы не допустить стечения народа при свершении казни, не было никакого публичного оповещения - сообщения такого рода появились в печати задним числом. Церемония экзекуции, дабы избежать возможных беспорядков, была назначена на три часа ночи, и лишь случайные обстоятельства отодвинули ее начало на предутренний час.
Несмотря на все предпринятые меры, очевидцами бесчеловечной и жестокой расправы над декабристами оказалось немалое число лиц. И в течение дня весть о свершившейся казни облетела весь Петербург, а вскоре и всю Россию, выйдя далеко за ее пределы. Она застала современников врасплох, ведь от нового монарха ожидали милосердного отношения к «несчастным заговорщикам». По свидетельству декабриста Цебрикова, в разговоре с Веллингтоном Николай I обещал «удивить Европу» своим «милосердием».
Однако, по определению другого современника, свое правление он начал как тиран, поставив «пять виселиц с гнилыми веревками, на которых надобно было по два раза умирать». Чувство недоумения, растерянности и страха, быстро сменившееся горячим сочувствием к жертвам, овладело даже теми, кого трудно было заподозрить в сочувствии к декабристам. Расчет Николая на то, что расправа с декабристами не получит нежелательной широкой огласки и не вызовет возмущения, не оправдался.
35 лет назад ушел из жизни артист цирка, выдающийся клоун-мим Леонид Енгибаров.
Выступления Енгибарова всегда отличались мягкостью, интеллигентностью, лиризмом. Уже с первых своих шагов на арене он стал вызывать у публики и коллег по профессии самые противоречивые отзывы. Публика, которая привыкла в цирке развлекаться, а не размышлять, была разочарована таким клоуном. И многие коллеги Леонида вскоре стали советовать ему сменить амплуа "думающего клоуна". Стоит отдать должное Енгибарову, он не отрекся от избранного пути и вскоре доказал свою правоту, став популярнейшим в Советском Союзе клоуном-мимом.
В июле 1972 года Енгибаров был в Москве. Тот месяц был отмечен небывалой жарой и засухой. В Подмосковье горели торфяные болота, и в отдельные дни воздух был таким, что в нескольких метрах от себя невозможно было увидеть человека. В один из таких дней - 25 июля - Енгибарову стало плохо, и он попросил маму - Антонину Андреевну - вызвать врача. Тот приехал, ошибочно диагностировал отравление, выписал какое-то лекарство и покинул дом. Вскоре после его ухода артисту стало еще хуже. Матери вновь пришлось вызывать "Скорую". Пока врачи ехали, Леонид мучился от боли и во время одного из приступов внезапно попросил у матери: "Дай холодного шампанского, мне станет легче!" Видимо, он не знал, что шампанское сужает сосуды. Не знала об этом и его мама. Леонид выпил полбокала и вскоре умер от разрыва сердца. Ему было всего 37 лет.
Когда Енгибарова хоронили, в Москве начался проливной дождь. Казалось, само небо оплакивает потерю прекрасного артиста. По словам Юрия Никулина, все входили в зал Центрального дома работников искусств, где проходила гражданская панихида, с мокрыми лицами. А пришли тысячи...
На смерть клоуна Владимир Высоцкий написал стихотворение. Вот строки из него:
Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой, —
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя, —
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим…
…Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!..
…Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина…
…Он застыл — не где-то, не за морем —
Возле нас, как бы прилег, устав, —
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав…
По роковому совпадению в такой же июльский день 1980 года ушел из жизни и автор этих строк.
Высоцкого хоронила, казалось, вся Москва, хотя официального сообщения о смерти не было - в это время проходила московская Олимпиада. Только над окошком театральной кассы было вывешено скромное объявление: "Умер актер Владимир Высоцкий". Ни один человек не сдал обратно билет ...
В 1955 году перестало биться сердце Исаака Дунаевского,
Вот строки одного из его последних писем:
«Ваше письмо не застало меня в Москве, так как я был в Риге с концертами, которые прошли очень хорошо. Как и у Вас, у меня в личной жизни ничего нового не произошло. С ногами неважно, здоровье так себе. Но когда душа горит творчеством, когда работа ладится, то и здоровье становится хорошим, и все отмечают, что я обладаю секретом молодости и не старею… Сердечно Вас приветствую и желаю самого лучшего».
В 1929 году родился Василий Макарович Шукшин.
