"Нет, авторы учебников ничего об этом не писали", -- подумал я, когда
очередной порыв ветра швырнул в зияющий дверной проем вихрь снежных хлопьев
и они облепили мою голую спину. Я лежал ничком на булыжном полу в навозной
жиже, моя рука по плечо уходила в недра тужащейся коровы, а ступни скользили
по камням в поисках опоры. Я был обнажен по пояс, а талый снег мешался на
моей коже с грязью и засохшей кровью. Фермер держал надо мной коптящую
керосиновую лампу, и за пределами этого дрожащего кружка света я ничего не
видел.
Нет, в учебниках ни слова не говорилось о том, как на ощупь отыскивать
в темноте нужные веревки и инструменты, как обеспечивать асептику с помощью
полуведра еле теплой воды. И о камнях, впивающихся в грудь, -- о них тоже не
упоминалось. И о том, как мало-помалу немеют руки, как отказывает мышца за
мышцей и перестают слушаться пальцы, сжатые в тесном пространстве.
И нигде ни слова о нарастающей усталости, о щемящем ощущении
безнадежности, о зарождающейся панике.
Я вспомнил картинку в учебнике ветеринарного акушерства. Корова
невозмутимо стоит на сияющем белизной полу, а элегантный ветеринар в
незапятнанном специальном комбинезоне вводит руку разве что по запястье. Он
безмятежно улыбается, фермер его работники безмятежно улыбаются, даже корова
безмятежно улыбается. Ни навоза, ни крови, ни пота -- только чистота и
улыбки.
Ветеринар на картинке со вкусом позавтракал и теперь заглянул в
соседний дом к телящейся корове просто развлечения ради -- так сказать, на
десерт. Его не подняли с теплой постели в два часа ночи, он не трясся,
борясь со сном, двенадцать миль по оледенелому проселку, пока наконец лучи
фар не уперлись в ворота одинокой фермы. Он не карабкался по крутому
снежному склону к заброшенному сараю, где лежала его пациентка.
Я попытался продвинуть руку еще на дюйм. Голова теленка была
запрокинута, и я кончиками пальцев с трудом проталкивал тонкую веревочную
петлю к его нижней челюсти. Моя рука была зажата между боком теленка и
тазовой костью коровы. При каждой схватке руку сдавливало так, что не было
сил терпеть. Потом корова расслаблялась, и я проталкивал петлю еще на дюйм.
Надолго ли меня хватит? Если в ближайшие минуты я не зацеплю челюсть,
теленка мне не извлечь... Я застонал, стиснул зубы и выиграл еще полдюйма.
В дверь снова ударил ветер, и мне почудилось, что я слышу, как снежные
хлопья шипят на моей раскаленной, залитой потом спине. Пот покрывал мой лоб
и стекал в глаза при каждом новом усилии.
Во время тяжелого отела всегда наступает момент, когда перестаешь
верить, что у тебя что-нибудь получится. И я уже дошел до этой точки.
У меня в мозгу начали складываться убедительные фразы: "Пожалуй, эту
корову лучше забить. Тазовое отверстие у нее такое маленькое и узкое, что
теленок все равно не пройдет". Или: "Она очень упитанна и, в сущности,
мясной породы, так не лучше ли вам вызвать мясника?" А может быть, так:
"Положение плода крайне неудачно. Будь тазовое отверстие пошире, повернуть
голову теленка не составило бы труда, но в данном случае это совершенно
невозможно".
Конечно, я мог бы прибегнуть к эмбриотомии*: захватить шею теленка
проволокой и отпилить голову. Сколько раз подобные отелы завершались тем,
что пол усеивали ноги, голова, кучки внутренностей! Есть немало толстых
справочников, посвященных способам расчленения теленка на части в
материнской утробе.
Но ни один из них тут не подходил -- ведь теленок был жив! Один раз
ценой большого напряжения мне удалось коснуться пальцем уголка его рта, и я
даже вздрогнул от неожиданности: язык маленького существа затрепетал от
моего прикосновения. Телята в таком положении обычно гибнут из-за слишком
крутого изгиба шеи и мощного сжатия при потугах. Но в этом теленке еще
теплилась искра жизни, и, значит, появиться на свет он должен был целым, а
не по кусочкам.
Я направился к ведру с совсем уже остывшей окровавленной водой и молча
намылил руки по плечо. Потом снова улегся на поразительно твердый булыжник,
упер пальцы ног в ложбинки между камнями, смахнул пот с глаз и в сотый раз
засунул внутрь коровы руку, которая казалась мне тонкой, как макаронина.
Ладонь прошла по сухим ножкам теленка, шершавым, словно наждачная бумага,
добралась до изгиба шеи, до уха, а затем ценой невероятных усилий
протиснулась вдоль мордочки к нижней челюсти, которая теперь превратилась в
главную цель моей жизни.
Просто не верилось, что вот уже почти два часа я напрягаю все свои уже
убывающие силы, чтобы надеть на эту челюсть ма
* Ряд хирургических операций, состоящих в расчленении плода и удалении
его по частям через естественный родовой путь. -- Здесь и далее примечания
редактора.
ленькую петлю, Я испробовал и прочие способы -- заворачивал ногу,
зацеплял край глазницы тупым крючком и легонько тянул, -- но был вынужден
вновь вернуться к петле.
С самого начала все складывалось из рук вон плохо. Фермер, мистер
Динсдейл, долговязый, унылый, молчаливый человек, казалось, всегда ожидал от
судьбы какой-нибудь пакости. Он следил за моими усилиями вместе с таким же
долговязым, унылым, молчаливым сыном, и оба мрачнели все больше.
Но хуже всего был дядюшка. Войдя в этот сарай на холме, я с удивлением
обнаружил там быстроглазого старичка в шапке пирожком, уютно примостившегося
на связке соломы с явным намерением поразвлечься.
-- Вот что, молодой человек, -- заявил он, набивая трубку.-- Я мистеру
Динсдейлу брат, а ферма у меня в Листондейле.
Я положил свою сумку и кивнул.
-- Здравствуйте. Моя фамилия Хэрриот.
Старичок хитро прищурился:
-- У нас ветеринар мистер Брумфилд. Небось, слышали? Его всякий знает.
Замечательный ветеринар. А уж при отеле лучше никого не найти, Я еще ни разу
не видел, чтобы он спасовал.
Я кое-как улыбнулся. В любое другое время я был бы только рад выслушать
похвалы по адресу коллеги -- но не теперь, нет, не теперь. По правде говоря,
его слова отозвались в моих ушах похоронным звоном.
-- Боюсь, я ничего не слышал про мистера Брумфилда,-- ответил я, снимая
пиджак и с большой неохотой стаскивая рубашку.-- Но я тут недавно.
-- Не слышали про мистера Брумфилда! -- ужаснулся дядюшка.-- Ну так это
вам чести не делает. В Листондейле им не нахвалятся, можете мне поверить! --
Он негодующе умолк, поднес спичку к трубке и оглядел мой торс, уже
покрывавшийся гусиной кожей. -- Мистер Брумфилд раздевается, что твой
боксер. Уж и мускулы у него -- загляденье!
На меня вдруг накатила волна томительной слабости, ноги словно налились
свинцом, и я почувствовал, что никуда не гожусь. Когда я принялся
раскладывать на чистом полотенце свои веревки и инструменты, старичок снова
заговорил:
-- А вы-то давно практикуете?
-- Месяцев семь.
-- Семь месяцев! -- Дядюшка снисходительно улыбнулся, придавил пальцем
табак и выпустил облако вонючего сизого дыма.-- Ну важнее всего опыт, это я
всегда говорю. Мистер Брумфилд пользует мою скотину десять лет, и он в своем
деле мастак. К чему она, книжная-то наука? Опыт, опыт, вот в чем суть.
Я подлил в ведро дезинфицирующей жидкости, тщательно намылил руки до
плеч и опустился на колени позади коровы.
-- Мистер-то Брумфилд допрежь всегда руки особым жиром мажет,-- сообщал
дядюшка, удовлетворенно посасывая трубку.-- Он говорит, что обходиться
только мылом с водой никак нельзя: наверняка занесешь заразу.
Я провел предварительное обследование. Это решающий момент для любого
ветеринара, когда его призывают к телящейся корове. Еще несколько секунд --
и я буду знать, надену ли я пиджак через пятнадцать минут, или мне предстоят
часы и часы изнурительного труда.
На этот раз все оказалось даже хуже, чем можно было ожидать: голова
плода обращена назад, а моя рука сдавлена так, словно я обследую телку, а не
корову, телящуюся во второй раз. И все сухо -- "воды", по-видимому, отошли
уже несколько часов назад. Она паслась высоко в холмах, и схватки начались
за неделю до срока. Вот почему ее и привели в этот разрушенный сарай. Но как
бы то ни было, а в постель я вернусь не скоро.
-- Ну и что же вы обнаружили, молодой человек? -- раздался
пронзительный голос дядюшки. -- Голова назад повернута, а? Так, значит,
особых хлопот вам не будет. Мистер Брумфилд с ними запросто расправляется:
повернет теленка и вытаскивает его задними ногами вперед, я сам видел.
Я уже успел наслушаться подобной ерунды. Несколько месяцев практики
научили меня, что все фермеры -- большие специалисты, пока дело касается
соседской скотины. Если заболеет их собственная корова, они тут же бросаются
к телефону и вызывают ветеринара, но о чужой рассуждают как знатоки и сыплют
всяческими полезными советами. И особенно меня поразило, что к таким советам
прислушиваются с куда большим интересом, чем к указаниям ветеринара. Вот и
теперь Динсдейлы внимали разглагольствованиям дядюшки с глубоким почтением
-- он явно был признанным оракулом.
-- А еще, -- продолжал мудрец, -- можно собрать парней покрепче, с
веревками, да разом и выдернуть его, как там у него голова ни повернута.
Продолжая свои маневры, я прохрипел:
-- Боюсь, в таком тесном пространстве повернуть всего теленка
невозможно. А если его выдернуть, не выправив положения головы, таз коровы
будет обязательно поврежден.
Динсдейлы ухмыльнулись: они явно считали, что я увиливаю, подавленный
превосходством дядюшки.
И вот теперь, два часа спустя, я готов был сдаться. Два часа я ерзал и
ворочался на грязном булыжнике, а Динсдейлы следили за мной в угрюмом
молчании под нескончаемый аккомпанемент дядюшкиных советов и замечаний.
Красное лицо дядюшки сияло, маленькие глазки весело блестели -- давно уже
ему не доводилось так отлично проводить время. Конечно, взбираться на холм
было куда как нелегко, но оно того стоило. Его оживление не угасало, он
смаковал каждую минуту.
Я замер с зажмуренными глазами и открытым ртом, ощущая коросту грязи на
лице. Дядюшка зажал трубку в руке и наклонился ко мне со своего соломенного
трона.
-- Выдохлись, молодой человек, -- сказал он с глубоким удовлетворением.
-- Вот чтоб мистер Брумфилд спасовал, я еще не видывал. Ну да он человек
опытный. К тому же силач силачом. Уж он-то никогда не устает.
Ярость разлилась по моим жилам, как глоток неразбавленного спирта.
Самым правильным, конечно, было бы вскочить, опрокинуть ведро с бурой водой
дядюшке на голову, сбежать с холма и уехать -- уехать навсегда, подальше от
Йоркшира, от дядюшки, от Динсдейлов, от их проклятой коровы.
Вместо этого я стиснул зубы, напряг ноги, нажал из последних сил и, сам
себе не веря, почувствовал, как петля скользнула за маленькие острые резцы в
рот теленка. Очень осторожно, затаив дыхание, я левой рукой потянул тонкую
веревку, и петля под моими пальцами затянулась. Наконец-то мне удалось
зацепить эту челюсть!
Теперь я мог что-то предпринять.
-- Возьмите конец веревки, мистер Динсдейл, и тяните, только ровно и не
сильно. Я отожму теленка назад, и, если вы в это время будете тянуть, голова
повернется.
-- Ну а как веревка соскользнет? -- с надеждой осведомился дядюшка.
Я не стал отвечать, а прижал ладонь к плечу теленка, надавил и
почувствовал, как маленькое тельце отодвигается вглубь против волны
очередной схватки.
-- Тяните, мистер Динсдейл, только ровно, не дергая,-- скомандовал я, а
про себя добавил: "Господи, только бы не соскользнула, только бы не
соскользнула!"
Голова поворачивалась! Вдоль моей руки распрямлялась шея, вот моего
локтя коснулось ухо. Я отпустил плечо и ухватил мордочку. Оберегая стенку
влагалища от зубов малыша, я вел голову, пока она не легла на передние ноги,
как ей и полагалось.
Тут я торопливо ослабил петлю и передвинул ее за уши.
-- А теперь, как только она натужится, тяните за голову!
-- Да нет, за ноги надо тянуть! -- крикнул дядюшка.
-- Тяните за голову, черт вас дери! -- рявкнул я во всю глотку и с
радостью заметил, что дядюшка оскорбление вернулся на свою солому.
Вот показалась голова, за ней без труда выскользнуло туловище. Теленок
лежал на булыжнике неподвижно. Глаза у него остекленели, язык был синий и
распухший.
-- Сдох, конечно! -- проворчал дядюшка, возобновляя атаку.
Я очистил рот теленка от слизи, изо всех сил подул ему в горло и
принялся делать искусственное дыхание. После трех-четырех нажатий теленок
судорожно вздохнул, и веки его задергались. Скоро он уже начал дышать
нормально и пошевелил ногой.
Дядюшка снял шапку и недоверчиво поскреб в затылке.
-- Жив, скажите на милость! А я уж думал, что он не выдержит: сколько
же это вы времени возились!
Тем не менее пыл его поугас, зажатая в зубах трубка была пуста.
-- Ну вот что теперь требуется малышу, -- сказал я, ухватив теленка за
передние ноги и подтащил к морде матери.
Корова лежала на боку, устало положив голову на булыжник, полузакрыв
глаза, ничего не замечая вокруг, и тяжело дышала. Но стоило ей почувствовать
возле морды тельце теленка, как она преобразилась: глаза ее широко
раскрылись и она принялась шумно его обнюхивать. С каждой секундой ее
интерес возрастал: она перекатилась на грудь, тычась мордой в теленка и
утробно урча, а затем начала тщательно его вылизывать. В таких случаях сама
природа обеспечивает стимулирующий массаж, и под грубыми сосочками
материнского языка, растиравшими его шкурку, малыш выгнул спину и минуту
спустя встряхнул головой и попытался сесть.
Я улыбнулся до ушей. Мне никогда не надоедало вновь и вновь быть
свидетелем этого маленького чуда, и, казалось, оно не может приесться,
сколько бы раз его ни наблюдать. Я попытался соскрести с кожи присохшие
кровь и грязь, но толку было мало. Туалет придется отложить до возвращения
домой. Рубашку я натягивал с таким ощущением, словно меня долго били толстой
дубиной. Все тело болело и ныло. Во рту пересохло, губы слиплись.
Возле меня замаячила высокая унылая фигура.
-- Может, дать попить? -- спросил мистер Динсдейл.
Корка грязи на моем лице пошла трещинами от благодарной улыбки. Перед
глазами возникло видение большой чашки горячего чая, щедро сдобренного
виски.
-- Вы очень любезны, мистер Динсдейл, я с удовольствием выпью
чего-нибудь горяченького. Это были нелегкие два часа.
-- Да нет, -- сказал мистер Динсдейл, не отводя от меня пристального
взгляда, -- может, дать корове попить?
-- Ну да, конечно, разумеется, конечно, -- забормотал я.-- Обязательно
дайте ей попить.
Я собрал свое имущество и, спотыкаясь, выбрался из сарая. Снаружи была
темная ночь, и резкий ветер швырнул мне в глаза колючий снег. Спускаясь по
темному склону, я в последний раз услышал голос дядюшки, визгливый и
торжествующий:
-- А мистер Брумфилд против того, чтобы поить после отела. Говорит, что
эдак можно желудок застудить.
Спасибо, с удовольствием почитали всей семьей. У нас тоже всякое бывало: и телят выдергивали, и послед отделять приходилось. Обходились, правда, своими силами. Я с сыном держу корову, а жена манипулирует. Ветеринаров, работающих с КРС, в нашем районе не осталось - только собачники-кошатники. А самое главное - это не затягивать время.
Первые 15 лет своей трудовой деятельности я этим занимался очень часто...с той разницей, что условия ,порой, были еще хуже...но после завершения работы наливали обязательно... будь то ферма или частный двор...сельские врачи,при любом затруднении,вызывали нас с района... случись чего, на районных никто не наедет. И мы делали это добросовестно и с удовольствием...Это особое чувство, когда теленок, еще не полностью вышедший из родовых путей, уже смотрит на тебя красивыми глазищами... С Днем Рождения милый...
Появился у меня в начале прошедшего лета новый знакомый, бывший начальник местной нефтебазы.Сейчас на пенсии...Приехал мёда купить,разговорились,посетовал я ему о своей проблеме с водой,далеко...
Щелкните, чтобы увидеть оригинал.
Сорго теплолюбивая, засухоустойчивая культура. Семена всходят, когда почва прогреется до 10 С. Почву для посева, я подготавливал разными способами....
В прошлом году сережки на вербе я обнаружил и сфотографировал 14 февраля, в аккурат на день святого Валентина ))) В этом - верба распустилась ДО КРЕЩЕНСКИХ МОРОЗОВ! Набухшие почки я заметил сразу...